У шалевой моды в России есть два образа. Впрочем, слово «le mode» так и переводится с французского, как «образ». Один – аристократически царственный или боярский, а второй попроще, но зато у второго, как оказалось, очень долгая и счастливая получилась жизнь.
Когда в далеком Париже грянула Великая французская революция, и старым королевским модам пришел конец, в нашем Отечестве недалеко от Москвы, в селе Павлово, крестьянин Иван Дмитриев Лабзин получил право заниматься ткачеством. Шел 1795 год. Никто и слыхом не слыхивал, что там, в парижах, происходит, что началась новая ампирная мода. Дамы света освободились от корсетов, одели легкие прозрачные платья прямого покроя и стали похожи на древнегреческих нимф. Эта «нагая» мода тут же долетела до российских дворянских салонов. И юные, и немолодые дамы появились на балах в платьях хоть и наимоднейших, но для русской зимы непригодных. А зима – время балов.
Тут снова по какому-то знаку свыше, спасая модниц от простуды, и даже хуже того, от неминуемой гибели, случилось следующее. Император Франции Наполеон Бонапарт, пылко любивший жену Жозефину, прислал ей из своего египетского похода трофей – необыкновенно теплую, большую, легкую, украшенную тканым узором кашмирскую шаль. Жозефина одела подарок мужа на какое-то торжество. Париж ахнул, да что там Париж! Во всей Европе и России началось «шалевое помешательство». Без нескольких ампирных шалей невеста считалась бесприданницей, не говоря о том, что шали спасали от холода. Недаром А.И.Герцен едко замечал, что: «Париж с бесчувствием хирурга целое столетие под пыткой русского мороза рядит наших дам как мраморных статуй… от чего наши барышни гибнут тысячами, как осенние мухи, а наблюдательный Париж по числу безвременных могил определяет количество первоклассных дур в России». Так и хочется написать, что мода требует жертв. В этой банальности непреходящая истина. Каждая женщина может вспомнить, как мерзла в тонких колготках или спотыкалась с риском для жизни на высоких каблуках.
Итак, началась эпоха шалей. Где-то за освещенными множеством свечей окнами дворянских особняков замелькали фигуры дам в длиннющих шалях с вытканными гирляндами цветов и веток сирени. К 1830 годам эти сокровища русского ткачества выйдут из моды. Тысячи крепостным мастериц, ослепших над созданием, будут доживать свой печальный век, так и не узнав, что молодой французский инженер Жозеф Жоккар изобрел новый ткацкий станок. В его честь и по сей день станок называют жаккардовым. С огромной по сравнению с ручным трудом производительностью на станке ткали ткани и, конечно же, шали.
Мода в те времена менялась не столь значительно, как в наши дни, поэтому, когда правнук того Лабзина – основателя фабрики взялся за дело вместе с В.И. Грязновым, они вначале выпускали шали без узоров. К тому же силуэт городского костюма диктовал иную форму шали – квадратную. Удобнее она была и очень хорошо смотрелась на плечах и на кринолине юбки. Такие шали были вначале тяжеловатые. В пьесах А.И. Островского есть такие слова: «Принесите мне ковровую шаль!» Массовое производство жаккардовых шалей в России и в Европе, казалось должно было бы насытить рынок. Но случилось обратное.
К середине XIX века в России очень быстро стало подниматься купечество, многие были выходцами из ремесленников, крестьян, мелких торговцев. Богатые купчихи перенимали новейшие парижские и венские моды, но душа тянулась к привычной красочности народного костюма. В эту раздвоенность, неустойчивость, своеобразное понимание моды, как в «яблочко», попала шерстяная с цветочным или «турецким» узором шаль. «Удар» был рассчитан так точно, так угодили эти шали огромному числу модниц, так соответствовали они типу лица, манере двигаться, национальному укладу жизни, что и тогда, и сегодня, от 1830-х годов до джинсов с курточкой, шали стали частью гардероба, они спасают от мороза и украшают.